Интервью для журнала “Иль Сабато”, 25 ноября 1989 г.
Бояться нечего
Александр Мень — самый заметный священник в горбачевской России. Ушли годы брежневской несвободы (когда он был вынужден подписывать свои книги псевдонимом), и сегодня советские журналы, радио и телевидение пытаются опередить друг друга, чтобы получить его слово или снять его на пленку.

Мень родился в еврейской семье, но еще в юности обратился в православие; среди его духовных детей — виднейшие русские интеллектуалы, включая Солженицына.

На прошлой неделе он приехал в Рим, где присутствовал на открытии выставки русских икон в Ватикане. Его сопровождал давний друг, отец Романо Скальфи, директор миланского Исследовательского центра “Христианская Россия”.

Первого декабря Папа даст аудиенцию Горбачеву. Что думают обычные люди в СССР об этом визите? И какие чувства преобладают среди самых активных православных священников, надежда или недоверие?

Непросто ответить на эти вопросы. Надо было бы провести опрос общественного мнения. Как мне кажется, каждый шаг, направленный на взаимопонимание, важен и неоценим.

И, думаю, эту точку зрения разделяют многие. А для верующих диалог между нашим руководителем и религиозным деятелем должен быть добрым знамением, хотя я сознаю, что не все так считают. Я имею в виду людей, закрытых для любой экуменической деятельности.
— Советник Горбачева, Вадим Загладин, разъясняя смысл визита президента в Рим, сказал: “Позиции Ватикана по гуманитарным проблемам, по вопросам мира, экологии, развития, для нас не только интересны, но и приемлемы в значительном большинстве случаев”.

И еще: “Точек зрения, по которым Советский Союз сегодня близок Папе Иоанну Павлу II, весьма и весьма много, в отличие от прошлых лет”. Вас не пугает немного эта внезапно наступившая атмосфера Великого Консенсуса?
— По этому поводу можно иметь разные мнения. Но я убежден, что в нашем случае бояться нечего. Более того, встреча с Папой может дать импульс огромному прогрессу в социальной и религиозной жизни. Ведь Михаил Горбачев — первый кремлевский лидер, решительно и радикально изменивший религиозную политику.
Я бы назвал ее настоящей революцией, сравнимой лишь с революцией, произошедшей в сфере гласности; а может быть, и большей. Новая политика перестала игнорировать важнейший фактор человеческой, культурной и исторической жизни, каким является религия, в первую очередь, — христианская. Христианство — корень европейской и нашей культуры.
Я убежден, что ее возвращение в систему общественных ценностей принесет терпимость, нравственный рост, большее уважение к наследию прошедших веков. В общем, по-моему, трудно переоценить значение того, что, благодаря встрече между Горбачевым и Папой, мы сможем поближе познакомиться с опытом Католической Церкви. Я же не говорю, в конце концов, что ради диалога с кем угодно христиане должны отказаться от своих основополагающих убеждений.
— Один из спорных вопросов, еще существующих в отношениях между Москвой и Ватиканом, касается украинских униатов. Скоро ли, по Вашему мнению, удастся придти к решению этого вопроса? У нас здесь на Западе складывается впечатление, что сопротивление идет не столько от Кремля, сколько от русской православной иерархии…
— Некоторые наши епископы, выражая свою личную точку зрения, по сути дела, выступили против легализации униатов. Но нужно понять, чем вызвана такая их позиция. Они обеспокоены теми непредсказуемыми последствиями, которые могла бы иметь легализация в столь яро националистически настроенном регионе, как Западная Украина. И затем, следует принимать во внимание инерцию, присутствующую в нашем сознании: в течение десятков лет униатство клеймилось как враждебное явление.
Возможно, в негативных реакциях на предложение узаконить униатов отражается также боязнь потерять многие приходы в Западной Украине. Но сегодня, когда открывается такое количество храмов (открыли уже две тысячи), подобные опасения излишни.
Что касается меня лично, я всегда был убежденным сторонником свободы совести. Если есть свобода, она должна быть для всех. Я был рад, когда узаконили кришнаитов, хотя, как вы легко можете догадаться, я, как христианин, бесконечно далек от этой религии.
— Отец Александр, какое впечатление на Вас произвел столь стремительный переход от катакомб к шумному миру телеэкранов?
— Что касается моей работы в Церкви, изменения носили скорее количественный, чем качественный характер. Просто, когда я говорю, передо мной уже не тридцать-пятьдесят человек, а сотни и сотни. Но то, что я говорю людям, не изменилось. Естественно, ответственность возросла, но, думаю, если Бог сегодня дает нам “мирской амвон”, Он поможет нам и исполнить наш долг.
Тысячи записок с вопросами, которые я получаю во время лекций, свидетельствуют о том, какой большой интерес у людей к нравственным и религиозным вопросам, к духовной жизни, к Церкви. Впрочем, я не единственный представитель Церкви, у которого сегодня есть возможность обращаться к широким слоям советской общественности. Многие епископы, преподаватели религиозных дисциплин пользуются этой возможностью, чтобы возвещать многим людям христианские ценности, отвечая, тем самым, на давно созревшую потребность. Все мы очень рады этой ситуации и благодарим Бога, Который послал новые времена, времена “открытых дверей”.
— С приходом перестройки в Советском Союзе получили широкое распространение также западные моды и менталитет. Некоторые предполагают, что их столкновение с традиционной русской религиозностью приведет к еще более разрушительным последствиям, чем те, что оставил после себя государственный атеизм. Вы согласны с этим предположением?
— Разумеется, нам хотелось бы, чтобы с Запада к нам приходило только лучшее. К сожалению, часто происходит наоборот. Нередко бывает так, что люди более склонны усваивать поверхностные, низкопробные, негативные вещи. По сути, отбросы, нехватку цивилизованности. Но это происходило и до перестройки, здесь нет никакой причинно-следственной связи. А вот перестройка — как я, по крайней мере, надеюсь, — может помочь нам воспринять самые драгоценные элементы западной культуры, мысли, идей. И тогда открытость будет не злом, а преимуществом.
Наконец, я добавил бы, что не имеет смысла говорить о русской традиционной религиозности просто потому, что ее уже много лет не существует: было уничтожено всё. Говорят еще, конечно, что много народу ходит в церковь. Но делают они это скорее из суеверия, чем по каким-то другим причинам. У них нет ни малейшего представления о том, что такое христианство. В этом смысле разрушать больше нечего.
— Вы — большой знаток мысли Владимира Соловьёва. Если бы автор “Трех разговоров” был жив сегодня, как бы он расценил религиозную политику нового “Императора Востока”?
— Соловьёв пережил два периода в развитии своей мысли. В течение первого периода он полагал, что человечество возродится благодаря союзу между царем и римским Папой. Этот, первоначальный Соловьев, вероятно, усмотрел бы во встрече между Горбачевым и Папой верный признак исполнения своей мечты. Во второй период, ближе к концу жизни, предчувствуя наступление эпохи мировых войн и тоталитаризма, Соловьёв отвернулся от своей утопии. Но и тогда он не отказался от веры в необходимость объединения христиан всех конфессий.
И, разумеется, он бы одобрил визит Горбачева — в той мере, в какой этот визит может косвенно послужить православно-католическому диалогу.


Лучо Брунелли, при участии Мары Квадри


Журнал “Иль Сабато”, 25 ноября 1989 г.

Перевод Леонида Харитонова