Интервью/церковь

О Церкви

— Церковь и политика – сегодня много говорят об их совместимости. Вам приходилось встречаться с одним из самых талантливых церковных политиков, митрополитом Николаем Ярушевичем? Как Вы оцениваете его деятельность?

— О нем уже подробно писал А.Э. Краснов-Левитин. Я помню хорошо только встречу с ним в Новодевичьем. Крошечный кабинет, пропитанный запахом розового масла, картины. Любезный, приветливый, изящный, убеленный. Спрашивал меня: люблю ли свою прежнюю профессию. Видимо, хотел знать, не иду ли я в священники, разочаровавшись в работе. Получив вполне положительный ответ, остался доволен. Потом мне передавали его положительный отзыв на мои первые статьи. Но вскоре он уже сошел со сцены. Он думал, что создал себе прочную гражданскую позицию и незаменим, но ему пришлось убедиться, что мавр был нужен, только пока он делал свое дело.

— Ваше мнение о покойном митрополите Никодиме (Рогове) и о том, что ему действительно удалось сделать?

— Одной из главных его положительных черт была способность не успокаиваться, искать, широта экуменического размаха, энергия. Но мыслил он часто старыми категориями, думая, что создает «политику». А на этом пути любого ждет крах. Его взгляды на священство во многом менялись и под конец приняли очень симпатичные очертания. Но на практике в его окружении выращивали в основном карьеристов. Он думал, что это будет эффективный инструмент, но оказалось, что на таких людей рассчитывать нельзя (как и следовало ожидать).

— Ваше мнение о преемниках и учениках митрополита Никодима?

— Именно в связи с вышесказанным почти все его ученики отреклись от него, по крайней мере внешне. К тому же общая ситуация была против его «политики». Сейчас удобнее люди более спокойные, без «идеи». Начальство, и то и другое, ему давно уже не доверяло. Словом, его эпоха кончилась.

— Что из того, что удалось сделать митрополиту Никодиму, живо по сей день?

— Почти ничего. Отдельные осколки. Кое-какие тенденции среди богословов-преподавателей. И всё. Да, пожалуй, и иллюзии со стороны католических партнеров по диалогу, которые благодаря контактам с ним получили ложное представление о ситуации.

— Когда и в связи с чем появились Ваши первые зарубежные публикации?

— Об этом уже писал. Когда работал над шеститомником, началась обширная переписка с разными западными богословами (Леон-Дюфуром и др.). Она касалась самых разных тем – библейских и церковных. Из западных святых особенно важны для меня были Франциск Ассизский и Франциск Сальский. Последний был переведен и издан при моем участии (моей теткой В.Я. Василевской). Из теологов ценю Л. Буйе. Назову еще имена Честертона, Тейара, Даусона, Любака, которые мне особенно близки. Очень дорожу духом Второго Ватиканского Собора.

— Что Вы можете сказать о контактах В Соловьева с католиками? Изменилось ли что-то с тех времен? В.Соловьева поддерживали несколько человек католиков, а Вас?

— Все дело в том, что тогда было латинство, а сейчас католицизм его преодолевает. Он уже не тот, что во времена Соловьева. Идет навстречу миру и инославию так, как никогда. В этом залог его будущего. В 1958 году я был одинок со своими установками на экуменизм. Но на глазах у меня произошли огромные изменения. И надеюсь, будут продолжаться. В будущее верю.

— Что означают Ваши слова – «верю в будущее»? Как Вы видите его? Как хилиастическое время? Откуда оптимизм?

— Я верю, что история имеет смысл. Если она сейчас прервется, то будет скорее похоже, что она не удалась. И тогда многое теряет смысл. Евангелие не реализовано и не понято. Его осуществление может быть только впереди, но верю (по Библии) также, что и царство зла будет возрастать. Так что это не просто оптимизм. Подробнее – в эпилоге 6-го тома.

— Разделяете ли Вы видение Владимира Соловьева о дальнейшем развитии человеческого общества, которое он описал в «Трех разговорах»?

— Я не в состоянии поверить в эсхатологию В.Соловьева. Мне кажется, что Евангелие только начало давать первые всходы, что впереди еще долгая история. Какие-то цивилизации могут погибнуть, но «дело Христово» не может полностью потерпеть поражение на земле. Угрозы Апокалипсиса - это альтернатива, как пророчество Ионы о гибели Ниневии (Бог ее пощадил вопреки желанию пророка). Эта мысль развита Н. Федоровым, и мне она ближе, чем эсхатологизм «Трех разговоров». К тому же мысль В. Соловьева, что зло и Антихрист идут в добром обличье в наш век, не может быть разделяема полностью. Многое выступает почти без маски. Но в каком-то будущем такая маска возможна, как временный камуфляж. В этом прав и В. Соловьев.

— Каким, по Вашему мнению, должен быть современный пастырь в России?

— Это я изложил в памятке священнику. Думаю, что одна из важнейших обязанностей проповедь, миссионерство, так как живем в нехристианском окружении. Самое опасное забыть об этом, замкнувшись в «благополучном» церковном гетто.

— В чем основные недостатки молодых священников?

— Первые христиане называли себя учениками. Молодые батюшки же стремятся как можно скорее стать учителями. Они не стремятся к духовному и интеллектуальному росту. Останавливаются в самодовольстве или ремесленничестве. Бытовизм быстро заедает, и пастырская совесть заглушается самодовольством. Глохнут к проблемам обычных людей, особенно нецерковных. Смотрят на все с узко-ограниченной точки зрения. Этому способствует наш всеобщий акцент на культе, который превратился в «работу», берущую массу сил и времени. На прочее не остается времени порой даже у тех, кто хотел бы служить «в духе и истине». У священника должны быть интересы, соприкасающиеся с «профессией», а одна «профессия» может привести к страшной рутине.

— В чем, кратко, по-Вашему, основная трагичность сегодняшней Русской Православной Церкви?

— В сегодняшнем положении в трагическое столкновение приходят два факта. Живой подспудный интерес к духовной проблематике у людей, обилие духовных запросов, поиски истины и большой творческий потенциал России, – но все это не получает должной пищи от нас, церковников.

Виной тому сложившийся тип церковности, который отличается:
а) обрядоверием,
б) обскурантизмом,
в) конформизмом,
г) неспособностью ответить на запросы народа,
д) самодовольством замкнутой касты, которая с презрением
смотрит на все «мирское»,
е) ностальгизмом – т.е. уверенностью, что «раньше было лучше»; отсюда ориентир на архаические формы набожности,
ж) отрывом от Евангелия и Писания вообще; это трагическое противоречие приводит к:а) духовному упадку тех, кто приходит в Церковь,
б) обращению людей к суррогатам веры (оккультизму, йоге,
парапсихологии и пр.).

Все это отягчается псевдо-аскетической идеологией ленивых умом людей, которые, потрясая Добротолюбием, живут куда более «широко», чем иной безрелигиозный интеллигент. А поиск неофитами подлинных носителей христианского духа ведет к геронтофилии, то есть поиску и почитанию «старцев». От них ждут просто успокоения и снятия с себя ответственности. В результате попадают под влияние лиц, которые страдают вышеуказанными недугами нашей церковности.

Итог – православный нигилизм (бросают работу, стилизуются под «монахов», отрицают культуру и творчество, тем самым отталкивая душевно-здоровых людей или калеча незрелых).

— Как Вы оцениваете нынешнюю церковную ситуацию – с 1979 года по сей день?

— Мне трудно судить об общем. Но в поле зрения наблюдается общее снижение уровня: поправение христианской интеллигенции, равнодушие среди духовенства, умственный разброд среди неофитов. Но почва продолжает оставаться многообещающей.

— Что в данном случае Вы понимаете под почвой? То же, что и Достоевский? Или какие-то социальные слои?

— Цивилизация нашей страны (я имею в виду русскую) очень смешанная, этнически имеет много положительных черт. Она была открыта воздействиям тюркского и других элементов. В силу этого она неустойчива и бурлива, в ней нет той культурной законсервированности, как в старой Европе. В ней еще мало буржуазности, много искания, жизненности, порывов доброты и человечности. Хотя это грозит многими бедами, но создает хороший фон для духовной открытости и душевной витальности (цивилизация эта моложе европейской). Все это создает хорошую почву для идей, для духовных посевов (как дурных, так и добрых). Только это я имел в виду. Европа ощущает свою «старость», ее давит «наследие», Америку – потребление. У нас в силу неустойчивости (старое разметали – частично), да и с потреблением худо (но соблазн есть) – ситуация бурлива.

— Не кажется ли Вам, что нынешнее наступление атеистов может разрушить то немногое, что удалось создать?

— Я никогда не верил, что внешние факторы целиком определяют жизнь Церкви. Ничто не может поколебать Ее, если верующие сохранят верность основам Евангелия. Нам уже не раз предоставлялись возможности, но «активизация церковников», увы, есть миф, изобретенный авторами атеистических лекций и публикаций. За упущенными возможностями всегда следует расплата. Но не все потеряно. Есть люди. Найдутся и «три праведника».

— Каков Ваш взгляд на ближайшее будущее РПЦ (имею в виду возможную смену церковного руководства)?

— Думаю, что радикальных перемен это не принесет. Поскольку общая картина ясна и сейчас. Ослабление экуменического духа, поправение, замыкание, общая инерция. Но опять-таки почва плодородна и может родить много неожиданного. Главный враг теперь, как, впрочем, и раньше – «бытовизм», заглушающий то, что есть живого в духовенстве.

— Ваш взгляд на состояние духовных школ в России?

— Увы, уровень очень низкий, хотя есть молодые знающие преподаватели и библиотека выросла. Но дело даже не в низком уровне знаний, а в том стиле клерикального самодовольства, который бессознательно культивируется в нашей среде.

— Откроется ли, по Вашему мнению, в ближайшие годы «на Адриатику широкое окно» в области церковной жизни?

— Весьма сомнительно, если судить по последним событиям. Но не это существенно. Существенно переосмысление внутренних проблем церковной жизни. Здесь все поросло мхом. Держится только на традиции. Старообрядческий уклон явен. А рядом с ним разлагающий бытовизм.

В итоге рост сект неизбежен. Положение будет таким долго, пока не наступит пора православного «аджорнаменто». Однако в плане крутой реформы оно не пройдет. Поэтому наше положение благо для нас же. Не с чем выходить на арену. История Церкви всегда повторяет евангельскую историю. Христу противостояли:

благочестивые фарисеи, ревнители старых традиций,
клерикалы саддукеи,
монахи ессеи,
экстремисты зелоты,
оппортунисты, светские иродиане.

Для христианина важно понять – с кем он? Все эти группировки нашли отображение в церковной действительности.

— Ваш взгляд на канонизацию новомучеников.
Нужна ли она? Для чего?

– Вопрос ставит общую проблему о канонизации. У нас она не разработана. Я не очень верю, что человеческие суждения здесь безошибочны. В календаре сотни имен людей, которых никто не канонизировал, и тех, кого канонизировали по политическим мотивам. Есть и вообще вымышленные личности.

В древней Церкви мученик самим фактом смерти за Христа был канонизирован. Я думаю, что этого было бы достаточно для вопроса, который Вы ставите. Конкретно же этому акту должно было предшествовать тщательное исследование обстоятельств и судеб. Никакой подготовки в этом плане «карловчане« по существу не провели. И вообще это была чисто политическая акция, которая дискредитирует саму идею, повторяя старые ошибки.

— Ваше понимание святости. Какие, на Ваш взгляд, критерии необходимо выработать для добросовестной канонизации? Каковы основные типы святости?

– В Библии святость – это всецелая посвященность человека Богу. Поэтому первохристиане называли себя «святыми». К этой святости должны стремиться все верующие во Христа. Святость в строгом смысле слова не есть, следовательно, праведность. Праведным может быть и мусульманин. Христианская святость воплощается в отдаче себя Христу, из которой праведность вытекает как следствие. Святость есть сестра веры, которая означает доверие, верность, отданность Христу.

Относительно принципов канонизации остается много неясного. Судить мне трудно. Ведь даже маститые специалисты по этому вопросу расходятся во мнениях. Я верю, что святые - это люди, которым дана харизма продолжать участие в жизни мира и по смерти. Поэтому я чту святых как своих современников и всегда молюсь им. Они наши братья и помощники, общение с которыми осуществляет единство Церкви – небесной и странствующей.
Традиционные типы святости известны. Но могут быть и иные призвания. Уже апостол Павел указывал, что люди, посвященные Богу, имеют разные дарования, как члены тела. Вообще дело не в типе, а в духе, который излучают святые.

— Правомерно ли введение в сонм русских святых Бориса и Глеба? Что это за понятие «страстотерпцы»? Действительно ли это тип святости?

– Борис и Глеб явили свою святость тем, что они предпочли умереть, но не нарушить христианского долга братолюбия. Тем самым они засвидетельствовали, что верность Евангельскому идеалу была для них превыше всего. Неважно, к какому типу святых мы их отнесем. Они фактически были мучениками за идею, за верность Христу и Его заветам.

— Не возникает ли у Вас уныния, когда вы сталкиваетесь с человеческим материалом, слепленным за последние шестьдесят лет? Мне кажется, что действительно выращен новый человек – бескорневой. Что вы думаете по этому поводу?

– Я никогда не жалел об избранном пути. Он неотделимо сросся с моим существом и сейчас так же органичен, как цвет глаз или волос. Но действительность порой внушает грустные размышления. Тем не менее я об этом почти не думаю. Дело Церкви – дело Божие, а мы призваны реализовать свои силы для Нее, не ожидая плодов. То, что нужно, – даст всходы рано или поздно. Неблестящий человеческий материал не аргумент. Раз даны такие люди, надо работать с ними. Да и не такие уж они безнадежные.

— Каков Ваш взгляд на будущее Русской Православной Церкви?

– Наша церковная практика тяготеет к стагнации и к закрытости от человеческих проблем. Она изолирует верующего от непосредственного участия в Литургии и оттесняет Евангелие на второй план (бессознательно). Превалирует обряд, который душит источник живой христианской жизни. Много языческих пережитков, которые культивируются.

Но будущее нашей Церкви представляется мне в свете надежды. Оно связано не с отрицательными сторонами традиции, а с живым творческим потенциалом России, который есть эмпирический факт. Правда, закрытость церковной традиции для поисков может открыть путь протестантизму. Полному торжеству протестантизма препятствует – пусть порой и неосознанное – тяготение к церковно-культурному наследию прошлого.