Домашняя беседа
О социальной позиции христианина
В каждой стране социальная позиция христианина немножко своеобразна, и поэтому считать, что всюду такой существует единый метод жизни и действий – это было бы совершенно неверно. Я думаю, что вас интересуют не проблемы о том, как живут христиане в Латинской Америке, где они борются за свои права вооружённым путем, или как в девятнадцатом веке решалась эта проблема в Соединённых Штатах, а как у нас. У нас, как ни странно, это решается очень близко к тому, как это решалось в античное время. Мы в какой-то степени совершили круг и вернулись к тем временам.

В третьем веке Тертуллиан писал, что “мы находимся (он обращался к язычникам) в ваших конторах и на ваших кораблях, в вашей армии и на ваших рынках, мы занимаем все общественные места, и всюду мы не худшие, а лучшие”. Ну, может быть, он в процессе, так сказать, полемики немножко и утрировал, но история показала, что он был прав, потому что христиане были наиболее твёрдыми, честными, наиболее надежными членами общества, иначе императоры, которые вынуждены были признать христианство в начале четвёртого века, этого бы не сделали. Для них были другие, более удобные религии.

Была в то время религия СОЛ ИНВИКТУС, Непобедимого Солнца. Это было почитание солнца, которое было философски осмысленно, которое имело свой такой приятный ритуал, очень распространенное среди солдат; а вы знаете, что Римская Империя в то время находилась, как говорится, во власти военных, армия решала все; и были даже попытки государственным путём религию СОЛ ИНВИКТУС, Непобедимого Солнца, установить, был Юлиан Отступник. О нем есть замечательная пьеса Ибсена “Кесарь и галилеянин”, рекомендую всем прочесть. Тем не менее императоры не взяли этот культ, выгодный, безусловно, государству, любимый армией, легко усваиваемый в обществе. Что здесь сыграло роль?

История показала, что именно то, что христиане оказались лучшими все-таки из людей своего времени. Пожалуй, вообще на этом можно было бы уже закончить, потому что это и есть ответ на этот вопрос. Мы должны оказаться лучшими, хотя это довольно трудно, хотя проще говорить, что у нас есть свои идеи, а вообще поэтому мы не хотим делать того, мы не хотим делать этого. Но представим себе, если какой-нибудь водитель поезда сказал: “Ах, какие у нас безобразия, знаете, я сегодня врежу свой поезд куда-нибудь в столб”. Или ещё что-нибудь. Значит, неудовлетворенность некоторых людей существующим порядком не оправдывает их неисполнения того долга, который он обязан выполнить: родительский долг, воспитательный, профессиональный долг, человеческий долг и так далее.

Схема эта трудна, почему? Потому, что существуют две крайности. Одна крайность – стать как все и тем самым потерять всякую свою духовную экспрессивность; другая – противопоставить себя всем и превратиться в секту брюзжащих аутсайдеров. И то, и другое достаточно легко. Всякий бездарный человек легко становится брюзжащим аутсайдером и говорит, что все кругом негодяи, а вот если бы мне дали, мы показали бы. Но на самом деле он ничего не может показать. И счастье этого человека, что ему не дают ходу. Если бы ему дали, он бы был в десять раз хуже иных, которые нам не нравятся.

Значит, эта наша средняя позиция. Разумеется, у вас могут возникнуть проблемы: неблагоприятное устройство наших профессиональных структур – больницы, институты, в сфере искусства… Здесь нет общих рецептов. Надо всегда себе задавать вопрос: как я могу выполнить свой человеческий долг, и всё. В какой мере? Ну нет такого компьютера, который давал бы вам всегда точный ответ. (Голос из зала: – Как это нету?) Да, этого нет. Те же Евангелия ведь не построены в виде викторины. Там нет этого.

Как быть мне, если я должен работать хорошо, но если я буду работать хорошо, я буду снижать, скажем, план, подведу я, значит, свое предприятие, (я условно говорю), а если я буду работать плохо, зато выполню план, но зато я подведу вообще, в целом обществе. Вот эта, так сказать, апория, выражаясь философским языком, или антиномия, – мы не призваны ее решать, для этого существуют компетентные органы, пусть у них болит за это голова. Наша задача – выполнить свой долг, и тем самым мы можем помочь обществу так, как мы ему можем помочь.

Так, значит, не аутсайдер, не полностью мимикризированный человек – вот какая трудная задача. (Голос из зала: – Это неустойчивое равновесие). Совершенно верно. Почему баланс? Потому, что жизнь организма – это баланс, баланс, понимаете? Раз разбалансировался – все, он попадает в больницу. Жизнь любого механизма – это баланс; разбалансированный механизм – его надо или в утиль, или чинить. Состояние души разбалансированное – вы это знаете, объяснять вам не надо. Таким образом, все, включая движение Солнечной Системы, Млечного Пути и других устройств, связано с определенным балансом. И это трудно, но это так устроена жизнь.

Кстати сказать, это всегда требует творческих усилий, а то бы можно было бы сидеть просто и… Если б на все были ответы, и надо было бы просто нажимать кнопочки, тебе бы сразу выдавался ответ, и ты делаешь, а сам сидишь себе, поплёвываешь, и пьешь безобидный морс, и все. Я думаю, что это вполне, так сказать, ясно. Ну, конечно, много таких вопросов – как себя держать там на собраниях, там ещё где-то. Это частности, главное, чтобы люди видели в вас людей принципиальных, как у нас говорят в народе, самостоятельных и справедливых. Есть такие выражения.

Да, да, человека, на которого можно положиться. Вы знаете, что у нас в обществе распространено? Это совершенно не зависит от социальной структуры, это коренится в пороке культурной традиции. Культурная традиция у всех народов имеет свои пороки. Какой у нас есть? Ненадежность. Полная ненадежность. Человек тебе может говорить одно, и это совершенно… Это все равно, что бы он ни говорил, потому что он не выполнит.

Ты смотришь ему в его светлые глаза прозрачные, он в этот момент верит, но он переступил порог и забыл вообще, что ты существуешь. Это ненадежность, это безответственность, это несобранность, это вообще бездна источников для всякого рода халтуры. Это порок, и по-видимому, с этим надо бороться.

Если вы приходите на свидание, я имею в виду свидания деловые, потому что на лирические свидания вы уже отходили; впрочем, можно встречаться со своей женой. Я иногда своей жене назначаю свидания, довольно приятно, в конце концов. Но чтоб был шарм прийти точно! Конечно, чтобы все у нас работало. Нет, я понимаю, что это не получится, но стремиться к этому надо.
Непорочное Зачатие, подобное в других религиях, отношение к этому.
— Дело в том, что учение о Непорочном Зачатии, связано не с учением о Христе, который мог родиться обычным образом, совершенно это не имеет никакого значения. Здесь речь идет только о Деве Марии. А вы знаете прекрасно, что в истории мира…

Я помню даже, я читал когда-то такую, вот сейчас не помню – то ли статью, то ли брошюру, – называлась она “Матери великих людей”. Там показывалось, что хоть и не всегда, но очень часто для великих людей матери играли колоссальную и определяющую роль. Не только генетически, потому что она передавала свои свойства, но и душевно, ее влияние.

Поэтому мы даже теоретически отвлекаясь от того, что там было сказано в Евангелии о Деве Марии, мы должны все-таки подумать, что же была за женщина, которая стала его матерью? И поэтому вот такое представление о ней, очень высокое, оно, безусловно, связано с особым видом духовности и религиозности.

У нас нет на это документальных данных, но у нас есть интуиция предания, поэзии, интуиция внутреннего убеждения. Конечно, могут сказать: – "Ну что, нам ничего о ней не известно, кроме имени и кроме некоторых фактов". Я думаю, и того, что известно, достаточно для того, чтобы это все поднять так высоко. Некоторые из вас видели ее, видеоряд о ней.
(Неразборчиво, шум в зале).

Есть женщины и мужчины, которые освидетельствованы врачами, которые в состоянии какого-то особенного такого сопереживания распятию, сопереживания, у них выступали кровавые раны, которые просто проверялись. Следовательно, состояние духа вполне может влиять на тело. Так что тут никакого нет… Для Христа это не имеет значения.

Имеет значение для нее, потому что она, будучи матерью, все-таки не принадлежала никому. (ВОПРОС из зала: Все-таки это символ или реальность?) Я думаю, что это реальность вполне. (Шум в зале, вопрос неразборчиво). У всех богов был отец и мать. Во всяком случае, это никогда не присутствовало как какая-то важная тема.

Наоборот, вы подумайте о том, что вся мифология была проникнута эротизмом. Все эти боги спали друг с другом, рожали непрерывно… Какое там непорочное зачатие! Там была сплошная “порнуха”, как теперь говорят, почитать всю эту историю… Конечно, Афина была дева, но только и всего. Потом, ну что ж мы будем сравнивать Афину с Девой Марией! Она была дева – это особое существо, она никого и не зачинала.
А вообще биологически это возможно или нет?
— Конечно, возможно, вполне возможно, вполне возможно. Я ещё раз говорю, что воздействие духа на плоть человека беспредельно. Ну вы возьмите хотя бы те факты, которые наблюдались с людьми, которые управляли своим сердцем, которые останавливали своё сердце. Ведь есть же такие. Воздействие духа на плоть огромно, огромно. Поэтому мы не знаем пределов.
Вы как-то высказали такое мнение, что лет через пятьдесят научно будет доказано существование человеческого духа.
— Да, неразрушимого. Возможно, очень возможно. В зависимости от того, как будет развиваться наука. Возможно, быстрее.
Домашняя беседа 3 октября 1987 г.
Социальная концепция православия
Ну, в общем, проблема эта, к сожалению, довольно абстрактная, потому что у протестантизма есть своя социальная доктрина, хорошая или плохая, это неважно, но она есть. Она, конечно, претерпевала определенные изменения, она была связана и с прогрессивным направлением, и с более таким консервативным.

Вот сейчас, например, американские фундаменталисты, это, значит, консерваторы протестантские, крайние, они подняли вот сейчас уже вопрос о том, что христианин должен вмешиваться в политику. Хватит, это ложная идея, об отделении церкви от государства, мы должны идти в политику. У них много миллионеров, и они их поддерживают, и у них сейчас и в эфире полно, и они всюду действуют, там у них такие группировки. Они, по-моему, кажется, внешне справедливо говорят, что политическая жизнь должна обязательно определяться духовными ценностями, и так далее. Но это отвлеченно.

А в конкретной жизни получается, что всякая политика, правая или левая, она всегда несёт в себе столько аспектов… Там полно лжи неизбежной, недаром говорится, что политика – грязная вещь. Она, политика, страшно прагматична. Ее не интересует человек, а только интересы… Политика – это политика. (Голос из зала: – Главное в политике – это победа.) Да, да. По существу политика, в общем, конечно, как правило, аморальна. И "победителей не судят", и "историки потом все оправдают". И если, значит, христиане американские, которые рвутся сейчас в политику, протестанты, захватят, они запачкаются во все эти дела, что уже и происходит.

Поэтому, скажем, известные проповедники, как там Билли Грэм и так далее – они вот как-то колеблются. Им и хочется как бы влиять на общество, что закономерно и здорово, но с другой стороны, когда их начинают втягивать в эту мясорубку политических интриг, они чувствуют, что они попадают просто в зубы дьяволу. Значит, так у протестантов. Вначале у протестантизма была определенная идея о том, что судьба каждого решена. Каждый человек… Вот есть избранные, ты узнаешь о том, избранный ты или нет, если тебе будет в жизни везти; я очень упрощённо говорю; поэтому каждый должен выполнять свой долг, работать, трудиться профессионально, накапливать.

Помните старика Гранде? Вот это классический образец такого вот человека, который вот пред Богом отвечает, что вот он набрал это, и вот, значит, он в порядке, потому что он выполнил свой долг. Кстати, протестантизм создал тем самым капиталистическую систему – ну, не в прямом смысле слова, но он очень повлиял на формирование идеи капитала, накопительства и так далее.

Католическая система, она, действительно, как Вы отметили верно, она все время модифицируется. В ней есть элементы и того, и этого; она находится в постоянном поиске, потому что она стремится к созданию некой модели справедливого распределения материальных благ и какого-то оптимального варианта социальной структуры. Но если мы будем объективны, мы заметим, что несмотря на колоссальные работы католических монахов и богословов в области политэкономии, марксизма, работы в области социальной политики, окончательно это не выработано. Но есть сумма каких-то документов, которая называется "социальная доктрина Церкви".

Теперь вопрос о том, что делается у нас, в православии. Поскольку у нас Церковь как организация людей играла влиятельную роль только до Петра Первого, она имела дело с княжеской, великокняжеской и монархической структурой. И для неё идея заключалась в том, чтобы татарщине, анархии, хаосу противопоставить единую, централизованную, так сказать, Богопомазанную власть. Исторически это было прогрессивно, как у нас говорили, потому что в условиях, скажем, Золотоордынского ига становление Московского Царства – действительно это было нужно.

Но вы заметьте, что "спасибо" за это не сказали, что царская власть, едва став на ноги, она немедленно отбросила слово Церкви. Ну, я не буду обращаться к истории, а просто обращусь к кинематографу, который вам ближе. Вспомните фильм "Иван Грозный", хотя это, в общем, фильм лживый совершенно насквозь, но там есть такой момент: когда Иван Грозный коронуется, то там митрополит Макарий пытается ему что-то сказать, но уже он стоит, на него глазами фыркает, а потом стычки его с митрополитом Филиппом, которого он потом и заточил, и задушил. А митрополит Филипп выступал против террора.

Он согласился стать из монахов митрополитом, но с условием, что он будет иметь "право печалования". У нас многие современные стилизаторы иногда думают, что "печалование" – это печалиться, и так употребляют, и думают, что это очень красиво, по-славянски. "Печалование" – это ходатайство о заключенных. Ну, и пользуясь этим обещанием этим устным царя, он стал вступаться за репрессированных совершенно невинно людей, и, как известно, чем это всё кончилось. Он сначала отстранил от себя Сильвестра; в общем, это была политика монархии.

Кстати, патриарх Никон, который был отстранен одним из первых Романовых, он был отстранен потому, что казалось, что он власть захватывает, он назывался тоже "Великий Государь". И церковь как социальная сила была разрушена. Ну, это, может быть, сильно сказано, но – отстранена от деятельности. И поэтому естественно, что никакой социальной доктрины вырабатывать в условиях нового общества, общества восемнадцатого, девятнадцатого, тем более двадцатого века она даже не могла и пытаться.

Только русские религиозные философы – Владимир Соловьев, Бердяев, Франк и ряд других – они пытались предложить в этом направлении … ну, начиная ещё с Чаадаева… некую, так сказать, умозрительную модель. Но можно развернуть сейчас панораму этих моделей, которые у них были, они довольно разнообразны, но, строго говоря, их нельзя считать социальной доктриной Православной Церкви.

Значит, мы находимся в таком моменте, когда такой доктрины нет. И если что и осталось от той традиции, то это традиция подержания порядка, моно, и без этого порядка… Поэтому когда рухнул режим царский, то страшно все растерялись, хотя он Церкви причинял в основном только зло. Как режим. Может быть, лично никто из царей этого не хотел, но… Я имею в виду царей девятнадцатого века.

Но достаточно сказать, что Николай Первый исключительно тормозил издание Библии, пока не умер. В течение всего его правления. И когда люди пытались ходатайствовать об этом, например, архимандрит Макарий Глухарев, алтайский миссионер, его наказали за это, потому что он писал, он посылал свои переводы в столицу, писал на имя императора, что народ нельзя оставлять без Слова Божия, что славянский уже не понимают, ему не отвечали, тогда он написал: "Вам мало 14 декабря, наводнения в Петербурге?" Тогда его наказали, и все.

Так было, пока не умер император. Нужны были для Русской Церкви соборы – Николай Второй не разрешал их созывать, и был созван он только после Февральской революции. Контроль был полный, но несмотря на это инерция сохранилась, привычка сохранилась. Поэтому мы свободны от какой-нибудь обязательной социальной доктрины. Но то наследие, которое оставила нам мысль от Чаадаева до Зеньковского, Лосского; особенно Федотов, Георгий Петрович Федотов, человек, который исключительно… это историк был знаменитый, он создал одну из самых ярких социальных концепций.

Он жил тут до двадцать пятого года, вынужден был уехать в силу трудных каких-то обстоятельств. И умер он… Его считали за границей "communaisonne" ("коммуниствующим" по-французски), то есть "коммуниствующим", и даже изгнали из Парижского Богословского Института за это. Но он был просто человеком объективным, настоящим православным христианином, и он не хотел превращаться в такого махрового монархиста или антисоветчика, он высказывал то, он что думал. И когда его изгнали, Бердяев написал гневную статью "Есть ли в православии свобода совести?"
Умер он в Америке в 51- ом. Вот у него можно найти… И у Вышеславцева, такой тоже был; но это будут всё высказывания частных мыслителей.
То есть, можно так сказать, что православие – это, так сказать, Евангелическое нечто без социальной программы и социальной ориентации? В том смысле, что православие на социальную жизнь никакого влияния не может оказывать?

А тогда, Вы знаете, вот такой вопрос: идеология, которая сейчас существует, вот, допустим, государственная идеология, она… Я имею в виду вот что, что есть определенная идеология, которая заключена в протестантизме, католицизме и православии.

В православии социальная жизнь – она фактически предоставлена самой себе. И православие в силу своей специфики не в состоянии оказать на неё какого-то определяющего влияния.
— Причина тут очень простая. Дело в том, что в Византии государство очень цепко держалось за социальную жизнь, и оно как-то парализовало церковную жизнь. И все лучшие силы Церкви покинули общество. Покинули. Все поэты, писатели, богословы – они все бежали из городов. Они все бежали в стены монастырей, они все, сто процентов их, были монахами.

Причем монахами, которые иногда, выходили, конечно, на столкновение с государством. Но это были редчайшие случаи, кризисы иконоборческие и так далее. Но в общем, можно так сказать, что Церковь Византийская бежала в пустыню. Естественно, она уже не занималась… Она решала, кстати, социальные проблемы, у себя, в монастырях.

Вот в монастырях, там было, значит, общежительная система, такой, значит, малый коммунизм общинный, но это было… Демократическая традиция развивалась очень медленно, и она в любом обществе развивается достаточно медленно. Почему? Потому, что есть очень важный, так сказать, тезис.

Структура монархическая, когда некий управляет, она имеет происхождение, очень грубо говоря, зоологическое, потому что в животном мире для удобства выживания вида и группы живых существ, четвероногих или пернатых, должна над всем господствовать воля одного, самца или самки. Поэтому волчьи стаи, стада слонов, оленей и многих других живых существ управляются вожаками. Вожаки ведут караваны птиц, они ведут охотничьи группы на ловлю, это естественно, это перенял человек, и монархия здесь вполне, так сказать…

Монарх в смысле не обязательно царизм, а "мо-н-архия", в смысле "единовластие". Но в животном мире нету демократии. Во всяком случае, весьма трудно найти. Разве что когда некоторые животные приносят своих детенышей, чтобы их приняли в состав стаи, то существует ритуал принятия, значит. Самки их там где-то рождают, слегка выкармливают, потом, когда они могут на ножках идти, они их приводят на "профсоюзное собрание", и те их там обнюхивают, облизывают и принимают.

Ну, это едва ли можно назвать демократией, это скорей процесс вот… их включают в эту группу. Демократия – это когда какая-то коллективная воля тут начинает выявляться, это явление специфически человеческое, но явление позднее. Если вы посмотрите на карту мира пятого века до Рождества Христова, вы увидите колоссальные континенты, которые находятся под властью деспотов, тиранов, монархов, диктаторов – и крошечные, микроскопические территории Земли, типа Афинского полиса, города-государства, где практикуется эта демократия. (Голос из зала: – Но это не совсем та демократия была.) Пускай даже не западная, это рабовладельческая демократия, но всё-таки какие-то элементы там были. Там было сознание, что "голос народа".

Известно, когда Фемистокл, как он пал, эта знаменитая, легендарная, ставшая легендой история, когда против него… подошел к нему один человек, который с бюллетенем против него, но он был неграмотный, и он сказал: – Ты напиши мне имя Фемистокл, я хочу тоже против него голосовать. И он считал себя столь обязанным соблюдать эти правила, что написал: "Фемистоклюс". И тот пошёл и проголосовал против него.

Это, конечно, было просто какое-то чудо и нелепость некоторая на фоне других государств. И персы, которые воевали с греками в этот период – это была типичная деспотия, типичная. Потом в Римской Империи были небольшие элементы демократии, но кругом, в общем, это с трудом пробивало себе путь, с величайшим трудом. И вот мы как-то привыкли, что кругом свободный мир, демократический мир …

Да человеческий род еще будет долго высиживать это яйцо! И может быть, мы находимся у самых истоков этого процесса. И может быть, сейчас картина, географическая карта мира, ненамного лучше. Это в 19-ом веке казалось, что преуспевающая европейская демократия, а эти все – черные, рыжие, желтые – это всё неважно. Она идет, она всюду насаждает прогресс, она процветает, и этих детей природы учит. Сейчас все изменилось.

Возьмите, скажем, Индию. Конечно, англичане, несмотря на недостатки их правления, они привили демократические нравы индийскому обществу. Но там же и остались совсем другие. Там резня, там правит династия Гандидов, Неруидов. Это же уже третий правитель из династии. Значит, осталось еще монархическое, вот. Все не случайно, старые традиции имеют значение. Это я к чему говорю – к тому, что мы должны быть терпеливы и не думать, что при нас произойдут какие-то необыкновенные чудеса и изменения. Вода камень точит, процессы совершаются.

Переходя с глобального на свое, я могу вам сказать, что демократия зиждется на смирении, смирении, когда человек способен услышать мнение другого человека, понять позицию другого человека, быть открытым к вкусам и мнениям другого человека; вот это есть смирение, уже с этого начинается демократия. Люди, которые у нас назывались членами демократического движения, на самом деле по психологии очень часто были диктаторами, и, сталкиваясь с ними, я видел, насколько они в душе своей чужды понятию демократии.

Противопоставление мнений, "discussion", они не идеологичные были люди часто. Значит, демократия – это психология. Кстати, в понятие "интеллигентный человек" Чехов включал как раз вот это: умение чувствовать другого, понять точку зрения другого – вот это и есть интеллигентный человек. Но этот цветок надо выращивать долго. Это высшее произведение душевной структуры, и когда это будет развиваться, из этого может вырасти нечто полезное для общества, и будет влиять на общество.

А перестроить структуру общества, сделать его самым демократичным, если в нём народы, или народ, несет в себе тоталитарную психологию, – из этого ничего не выйдет. (Голос из зала: – А вот склонность к тоталитаризму сильна?) Когда человек духовно растет, эта склонность, конечно, уменьшается. Когда человек примитивен, он всегда склонен к тоталитаризму.
Отец, а если вернуться к этому вопросу об общественной идеологии, она в себе содержит элементы тоталитаризма или она вообще настолько аморфна, что никаких конкретных структур в ней нельзя выделить?
— Во всяком случае, выделить сейчас трудно, потому что для того, чтобы нам охарактеризовать сознание общества, нам необходимо провести какой-то эксперимент: опросы социологические, да? А ведь этого нет. Иначе это легкомыслие будет. Во-первых, скажем, техническая и гуманитарная интеллигенция в Москве – это одно, а шахтёрские районы где-нибудь там на Украине – это совсем другое. У нас очень плюрально… Прибалтийская группа народов – третье. Кавказ – четвертое, глубоко буржуазная, так сказать, психология, но при этом – крестьянская, так сказать, сохранившая традицию. Вот поэтому народы Кавказа не вымерли, несмотря на свою древность. Они древние, как почти все древние народы, ноне вымерли потому, что сохранили связь с землёй и традиции. И несмотря на то, что над ними были и турки, и жмурки, всё, но ничего, они устояли, они устояли. Им не дано было тогда, так сказать, властвовать в истории, но они устояли, сохранили свои ценности.

Нам надо выносить яйцо свободного духа и передать его следующим. Это как принцип Гюйгенса: когда падает капля, от нее идут круги, от каждой точки кругов идут ещё круги, и так далее. Потому что на самом деле в большой популяции, как говорят в биологии, есть всё. И у нас очень большая популяция, и в ней есть все. В ней варятся зачатки всех направлений.

Так же как и в Православной Церкви тоже вьются зачатки всех направлений: самых правых, самых левых. Но уже заметно, стало уже дифференцироваться постепенно, но это еще процесс… Уже больше нельзя сказать, что если это православный человек, ты можешь сказать о его социальном и идейном лице.
Но в православии демократические тенденции всё-таки сильны, они выражены сильно или слабо, ну, в количественном отношении? К чему больше тяготеет православие как направление?
— Ну, три миллиона американских православных, или четыре миллиона. Я же сталкивался с ними когда-то. Они ни к чему не тяготеют, они живут как американцы, американским образом жизни. Конечно, они демократы, но это не потому, что они православные, а потому, что они американцы. Что касается Греции, где православие господствует, то там были "черные полковники", тоталитаризм; сейчас там демократия.
То есть вообще миссия Православной Церкви, так сказать, её центр тяжести – не в социальной сфере. Можно так считать или нет?
— Я думаю, что все-таки это так. Хотя в эпоху великокняжеской Московской Руси, конечно, это влияние было. Но это влияние было скорее каритативным, то есть Церковь участвовала в каритативной деятельности активно. Понимаете, нам же теперь непонятно, какое это имело значение, а это имело значение, потому что сейчас есть детские дома, ну, пусть там они неважные, но они есть, существуют там приюты, существуют больницы, все это существует, и мы привыкли к этому, как к траве, но тогда же ничего этого не было, понимаете, и все это создавала Церковь, все.

Человек, которому надо было куда-то, так сказать, приткнуться, он находил только в Церкви помощь. Если начинался голод, эпидемия, поветрие, если куда-то надо было деться больным и старым людям, если где-то было надо содержать детей, то это было только в церкви. Монастыри здесь… Вот помните Мцыри? Ведь в основу положен реальный факт. Такой мальчик, бедный, пленный, поэтому и в монастырь взяли.

Эта функция социально-каритативная, от caritas – "милосердие", Церкви была присуща даже в эпоху синодальную, то есть восемнадцатый-девятнадцатый век. Мы с некоторым презрением говорим о благотворительности, но на самом деле благотворительность – это… (Голоса из зала: – Сейчас уже даже появились статьи, что благотворительность – это хорошо, и даже будет благотворительный концерт.) Уже есть, уже был. Двадцать четыре тысячи набрали. Кстати, интересно, что то же самое число, которое отец Иосиф, настоятель Удельнинской церкви, он послал от своего прихода.

Самый богатый приход (грохот столовых приборов). Он послал 24 тысячи от одного прихода, и это напечатали его, значит, речь, ну, там, краткая статья, "посылает Чернобыль 24 тысячи наших рублей". На первой странице газеты напечатали. В "Известиях" это было, в центральной газете. Сейчас он в Африке.